Разговор с Геннадием Гусляковым
Наш гость — писатель Геннадий Гусляков. В первом номере «Байкала» за 2015 г. опубликованы рассказы Геннадия Гуслякова. Таким образом его произведения впервые вышли в республиканской печати. Их любят читатели «Тарбагатайской нивы» — писатель является постоянным автором районной газеты. В прошлом году в районном ДК состоялась презентация его нового сборника. Всего у Геннадия Парфеновича вышли три книги.
Мы попросили писателя рассказать о своём творчестве.
«Описываю интересные случаи из жизни, произошедшие в годы перестройки неурядицы и смешные случаи, пишу про любовь и войну, воспоминания о детстве, сказки… Сначала печатаюсь в местной газете. Если отзывы хорошие, выпускаю книги, — рассказывает он.
— Дальше родного района нигде не работал. После сельхозинститута в «Сельхозтехнике» трудился начальником цеха, технического контроля. Потом друг позвал в школу, где стал военруком, вел кружок в тире. В перестройку лет пять был предпринимателем. Начали шить шубы. Но производства, как и у большинства, не получилось.
— А как пришли к творчеству?
— Моя мама, Мария Михайловна Гуслякова, очень любила литературу, была учителем начальных классов. В «районку» писала фельетоны, а потом мы всей семьей смеялись: как хорошо написала! В школе отработала 46 лет, была энтузиастом своего дела.
Однажды я лечился в больнице. У меня оказалась уйма свободного времени. Чем заняться? Описал случай, как попал на больничную койку. Друзья похвалили, я был рад, потом сочинил второй-третий рассказ, всего пока 72.
— Вы родом из знаменитого семейского села — Большого Куналея.
— Отец, Парфен Кириллович Гусляков был директором Дома культуры, одним из организаторов Большекуналейского народного хора. Он возил своих артистов на декады в Москву, собирал и объединял их. У него не было музыкального слуха, зато обладал большим организаторским талантом. Чтобы сплотить хор, ходил за каждой дояркой, механизатором, комбайнером и упрашивал: «Пойдем, попоем».
Когда куналейцы впервые увидели Москву, Ленинград, одна из доярок, опершись на золотые перила в Петродворце, произнесла: «Парфен Кирилыч, я как теперь дома-то буду жить…». В столичной гостинице: кровати, белые простыни, постель, а дома у них и теленок, и курятник в избе, грязные телогрейки и фермы, ручная дойка утром и вечером…
Напротив меня жил Влас Трофимович, 1885 года рождения. На Троицу или Пасху в его доме собирались старики-певуны. Они, Влас Трофимович Иванов, Семен Мартемьянович Иванов, Спиридон Харлампьевич Назаров, Иван Саввинович Рымарев и Федор Феропонтьевич Рыжаков, которые прожили соответственно 91, 99, 91, 90, 84 года, окна откроют, бутылку вина купят (больше не добавляли) и начнут петь. Такие звуки из избы! Весь день пели, и вечером еще. Видимо, таким образом они выплескивали свои эмоции, выкладывали себя в беседе. Ведь когда человек поет, он продлевает себе жизнь. Не зря в Англии, Америке люди в воскресные дни ходят в церковь и поют.
Скажу, что наши семейские бородачи не курили, это считалось очень большим грехом, наказывалось.
А условия у них какие были? Страшные! Для меня до сих пор загадка, как они смогли достичь такого долголетия при таком жизненном уровне. Суровые забайкальские зимы. Одежонка не ахти. Нужно наготовить дров на зиму ручной пилой да вывести из леса на лошадях. А как доставался хлебушко! Ломоть хлеба от слова ломать. Ножом хлеб не резали, так как от резки с хлеба сыпались крошки. Вот поэтому-то батька ломал, делил булку хлеба на всё семейство, чтоб ни единая крошечка не потерялась. Ломоть побольше тому, кто работал побольше. А в лавке только соль, сахар, спички, лампасе (монпансье). Остальные разносолы производили в домашних условиях своими руками. В русской печи бабушка паренку из брюквы делала. Вытащит — как будто мёд для нас. Пророщенную пшеницу морили в русской печи и получали вкусный солод. Ботвинья употреблялась в двух видах. Её использовали как основной компонент для окрошки. А напиток из ботвиньи после долгого хранения в каменном погребе на льду отлично утолял жажду, никакая «Пепси-кола» не может с ней соперничать. К сожалению, это ушло, рецепты догнать не могу. Прохладительный напиток из ботвиньи был несладкий, когда пили, на край кружки сыпали немного соли. От такого подсаливания он становился вкуснее. Когда его пьешь, как будто мозги промораживает…
И все-таки как же они достигали такого долголетия, которого не могут достичь сейчас в передовых цивилизованных странах? Может, приподнимет кто-нибудь из куналейских этот таинственный занавес? Какой образ жизни вели эти старики-долгожители? И с их жизни взять пример, чтоб не наступать на одни и те же грабли дважды.
А какой был Большекуналейский хор! В 50 человек! Больше нигде нет такой концентрации талантов. Это было что-то! Так в Грузии не поют, как пели здесь семейские. Каждый свою партию ведет, первые спели, вторые на середине куплета подхватывают, и высокие, и басы…
— Недаром большекуналейских певцов включили в состав участников Первой декады бурят-монгольского искусства в Москве в 1940 году. В столице страны песни старообрядцев произвели фурор, так как уже в то время это уникальное искусство исчезало.
— Ой, сколько случаев рассказывали старики после поездки в Москву! Например, как в первый раз оказались в ресторане. Он назывался «Метрополия». Видят – ресторан большой, решили: «Каждый за своим столом сидеть не будем!». Столы в кучу сдвинули. Рюмочку выпили, давай петь, причем громко. По углам народу много, иностранцы сидели. Запевала как затянул: «В островах охотники…», потом как ухнули на весь ресторан эту песню. Люстры зашатались… «Можно к вам, вы кто такие?» — спрашивали посетители. «До трех ночи нас не отпускали, просили: спойте да спойте», — вспоминали наши артисты.
Или зашли в музей природы, а там чучело изюбра на задних ногах. Семейские — все охотники. Один из них схватился как будто за ружье, подумал: зверь на него…
Еще один случай в ресторане. Заказали куриный бульон. Думали, сваренная курица, не пояснили, что суп от курицы. И вот подали бульон в больших пиалах. Официант идет мимо, один из наших его за полу дергает: «Когда нам курицу-то принесешь. Это сок какой-то, а где курица?».
Артисты Большекуналейского хора во второй раз поехали в Москву в 1959 году. Тоже были под большим впечатлением от поездки. В Улан-Удэ-то они редко выбирались. Так вот в Москве по магазинам пойдут и заблудятся. Потом решили, что отец впереди пойдет, а остальные вереницей друг за другом, чтобы не потеряться.
Очень жаль, что наше певческое искусство уходит. Напевы еще можно перенять по сохранившимся записям, а слова уже не те, они говорили на «ять», на семейском наречии. Женские голоса еще более-менее сохранились, можно найти. А вот мужские…
— Геннадий Парфенович, расскажите ещё, пожалуйста, о своем отце, родном селе.
— Однажды я попросил его рассказать, как расписался на Рейхстаге. «Да нет, сынок, я-то не расписался, но фамилия наша там была. А расписался наш земляк, танкист Герой Советского Союза Георгий Иванович Гусляков.
— Ну а ты-то как встретил День Победы?
— Война шла к концу. Умирать совсем не хотелось. Ведь до Берлина же рукой подать. И повадился я в гости к полковнику-радиомеханику в землянку. Мне было всё интересно, особенно как радиостанция на большие расстояния передаёт разговор. Где и помогу Гоше проводки припаять, лампы переставить, простой монтаж сделать. Однажды Гоша мне и говорит: «А давай, Парфён, будешь ты вторым радиомехаником. Я тебя научу и начальство уговорю». Подумал я, а что теряю, только специальность новую приобрету, может, на гражданке пригодится». И согласился. Всё получилось, но с ним мы проработали всего три дня: в соседнем полку на блиндаж с радиомехаником упала бомба, и моего Гошу перевели туда. Вот я и остался один с пятью неисправными радиостанциями. Что делать, что делать? С самозванцами на фронте строго. Трибунал! А к утру две станции — кровь из носа, должны быть готовы. Вот дождался я ночи и давай из исправной станции на неисправную лампы, детали переставлять. Так методом «втыка» две станции были налажены. Только у меня утром спросили, почему работаю по ночам.
Да, эфир чист, и настраивать легче. А сам-то думаю, лишь бы не догадались, что я ничего не соображаю в них. Прочитал немало литературы плюс практика, и стал настоящим радиомехаником. Так я дошёл до Берлина.
Однажды сижу в блиндаже и прослушиваю эфир. Слышу, в наушниках передают: фашистская Германия объявила капитуляцию. Вот так радость! Сбросил наушники и бросился в соседний блиндаж сообщить своим весть.
И надо же в это время между блиндажами упасть шальному снаряду. Помню, что меня подбросило вверх, и всё оборвалось. Очнулся в госпитале. Тяжелая контузия, смещение и перелом позвонка. Пролежал я в госпитале полтора года. Да война пять, да до войны в армии два. В общем итоге отслужил я, сынок, восемь с половиной лет».
А специальность отцу здорово пригодилась. В деревне стал киномехаником, ремонтировал радиоприёмники сельчанам, обучил будущих телемехаников: Сашу Орлова и Петю Кушнарёва.
А если про наше село говорить, то куналейских – полгорода! На Пасху едешь на родину, столько машин, сплошная колонна, как в городе. Харитоново, Барыкино, Хандагатай стали малыми селами. Там один дом открыт, пять — заколочено. Вахмистрово целиком состоит из старых домов, вывезенных из деревень района.
А когда-то в Куналее было полторы тысячи дворов, проживало пять тысяч жителей, село тянулось на пять километров! В память о Куналее в Улан-Удэ есть улица Большекуналейская.
Дулма Баторова. Тарбагатай. Фото автора.